Жизнь в России для каждого порядочного, интеллигентного человека постоянный стресс. Ежедневно кто-то боится увольнения, кто-то – скачка давления и затем лечения в муниципальной больнице с перспективой выйти оттуда вперед ногами от замечательной путинской полустраховой медицины, кто-то – призыва в армию после вуза, кто-то – агрессивного быдла на остановке в ожидании работающего через пень-колоду даже при новом мэре Иване Носкове общественного транспорта.
В России комфортно лишь ватникам. Они привыкли жить одним днем, общаясь с такими же. Глядя на них понимаешь незамысловатую философию жителей российской глубинки: быть проще, плыть по течению, снося все тяготы. Обычному россиянину все равно, где работать: на заводе, собирая танки, или на лесоповале. Он и с тюрьмы придет с таким загорелым лицом, будто в Сочи побывал. Россиянин может убить человека просто так, для забавы или из-за изменчивого настроения: когда бывшему СВОшнику не понравилось, что в маршрутке на него кто-то слишком пристально посмотрел. Так было и при царе-батюшке, смотрите фильм "Сибирский цирюльник" и читайте Достоевского. Мне пишут в комментариях, что в моем блоге недостаточно политики.
Но в провинции политика незрима, как плакаты с рекламой мобилизации на каждой остановке, как повышение цен на продукты, как рост психических расстройств от прелестей СВО у простого народа.
Готовясь к занятиям в школе, где работаю, размышлял: сколько в подъезде моей пятиэтажки интеллигентов? Тех, кто не разговаривает в быту матом, не харкает на лестнице, здоровается с соседями, не сплетничает, имеет дома книги, кто учтив и вежлив. Оказалось: трое на 20 квартир. Русская птица-тройка интеллигентов эфемерна и ускользает прочь, как тройка гнедых из позабытой заставки программы "Вести" того, ельцинского российского телевидения. Зато остается глумливое ржание ватников, всегда "готовых повторить" и, нарядившись в римейки советской военной формы, маршировать строем на разных патриотических мероприятиях.
Однажды я наблюдал, как до начала одного из парадов, колонна ватников с патриотическими плакатами в руках агрессировала на одетого в костюм и галстук юношу с внешностью паренька из рассказов Шолома Алейхема. Юношу пытались спровоцировать люди разного возраста, уже бухие в предвкушении, как после патриотической демонстрации поедят тушенку с гречкой и накатят еще по сто пятьдесят фронтовых "за победу!"
Им не понравилось то, что молодой человек был в классическом костюме. Их возмутила его еврейская внешность с миндалевидными глазами и курчавыми волосами. Они орали, что их раздражает его аристократизм, что он смотрит на них с презрением. Его обозвали почему то "хохлом" и кричали вслед: "Ты откуда такой вообще?"
Вот скрипки в футляре у него с собой не было. Иначе, кроме устных оскорблений, он обязательно словил бы леща. Юноша и не думал презирать ватников, просто шел из находящейся рядом Академии Наяновой, где костюм — это дресс-код. Но ватников, отрабатывающих праздничный отгул шастанием колонной с провластными лозунгами по брусчатке самой большой площади в Европе, это не смутило.
Последние интеллигенты подъезда: те, кто не уехал в девяностые, у кого не нашлось "нужной" родни в Европе, США или Израиле, кому не позволил эмигрировать возраст, кто не захотел бросать престарелую родню. Но самое главное: большинство еще коптящей небо в Самаре интеллигенции приняли как данность жизнь в России. Эти люди имели прекрасное образование, талант и способности. Им нравилась их работа, и они были лишены американского характера быть self made man, делать самих себя и стремиться подниматься выше в карьере и благосостоянии. Это оказалось им чуждо. Получили дипломы, работают годами в школе, в больнице, на заводе, даже бизнесом занимаются. Но выше середняков не лезут. Они остановились в развитии. Им этого достаточно: лучше доцентствовать тридцать лет в политехе, чем в начале девяностых, выучив английский, уехать в Штаты и получать в месяц столько, сколько ректор Политеха за год.
Так сделал мой приятель по шахматному клубу, умный не по годам Мишка Шифман, ходивший в одном и том же старом свитере. Зато он теперь звезда Силиконовой долины. На вопрос: "Почему уехал, мог бы преподавать в местном вузе?" он ответил: "Не хотел занижать самооценку". Действительно, самооценка у него и в тринадцать лет, когда он носил старый свитер, была выше, чем у тех, кто предпочитал разбору шахматных этюдов пьянство в подворотне.
Один преподаватель вуза в начале века жаловался, что не может садиться в первый подъехавший к остановке трамвай. - Там люди злые! А в следующем трамвае народ уже более добрый, интеллигентный, располагающий к умиротворению. Не знаю, как с настроем этого препода, сейчас с такими принципами не поездишь в самарском общественном транспорте, интервал движения которого 25 минут.
Некоторые интеллигенты в провинции пытаются искать выгоду в политике.
Одна самарская журналистка, прямо скажем, не большого ума и таланта, но прыткая в поисках денег, сразу после освобождения Михаила Ходорковского вместе с самарскими либералами ездила на Форум свободной России в надежде пообщаться с опальным олигархом и получить от МБХ денег на свой журнал. Когда это не удалось, она уже в делегации провластных журналистов во главе со ставшим губернатором Самарской области Николаем Меркушкиным слетала на его историческую родину в Мордовию. Там журналистка нахваливала "мудрого политика" Меркушкина, уплетала за обе щеки мордовскую сгущенку, славя его с той же целью, что ранее Ходорковского: "деньги дай, дай деньги!". Самое смешное: когда место Меркушкина занял Дмитрий Азаров, неугомонная журналистка метнулась и к нему, часами просиживая в приемной и карауля Азарова с просьбой выделить ей денег на её декоративное СМИ. Азаров на пустые комплименты журналистки не отреагировал и велел ее к нему не пускать, за что был проклят в соцсетях.
Вспоминается университетский профессор, страдающий надменностью еще когда он учился в вузе, и выпячивающий свою интеллектуальную исключительность употреблением среди простых людей иностранных слов. Этот профессор лет двадцать назад поймал тренд, получил гранты и устроил несколько автопробегов по Самаре в защиту прав человека. Сейчас он тихой сапой преподает в вузе, и когда ему напоминают об участии в акциях протеста, делает страшные глаза и прекращает диалог. Наверное, боится признаться, что никакой не правозащитник, каким называл себя во времена оные в самарских СМИ, а обыкновенный приспособленец. Вот ребята из закрытого самарского штаба Алексея Навального автопробегов на иномарках в защиту прав человека не устраивали,, а просто ежедневно работали, рассказывая самарцам про Навального и необходимость изменений в России. Поэтому в отличие от журналистки-любительницы аудиенций с ВИПами в поисках денег и профессора не раз отсидели после акций в камерах полиции и были вынуждены уехать из России.
Настоящим интеллигентом был покойный Андрей Геннадьевич Романов: директор самарского музея Алексея Толстого. Из-за интриг пронырливых коллег он был уволен из музея, который основала его мать, Маргарита Павловна Лимарова. Оказавшись без работы и без денег, одетый в старую шинель, бывший директор музея просил подание на паперти у церкви, но не унизился до приспособленчества.
Интеллигенция в провинции – добровольно вымирающий вид.
Восемнадцатилетнего парня, отец которого айтишник, а мать - педагог в музыкальной школе, взяли "на слабо" на медкомиссии в военкомате, сказав "ты не мужик, что ли, не хочешь родину защищать?", предложили подписать контракт с ВС РФ. Юноша, осклобившись вопросом, пошел служить по контракту, оказался в Украине и вернулся "грузом 200". Что мешало парню сказать в лицо военным: "не мужик, а интеллигент" и отказаться от службы по контракту? Может, ему мешала это сделать как раз ненужная в стране интеллигентность и деликатность?
Скольких молодых утонченных юношей так провоцируют в российских военкоматах, принуждая идти воевать?
Об этом в романсе про юнкеров в 1917 написал великий Вертинский:
И никто не додумался просто стать на колени,
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
Впрочем, Вертинский большинству самарцев неизвестен. Когда однажды спросил приятеля: "- Знаешь Вертинского?", думая, что обсудим творчество великого шансонье, тот неожиданно оживился: "- Какого? - С автобазы? - Знаю!"
! Орфография и стилистика автора сохранены
