170 лет коммунистическому движению, 120 лет создания первой в Российской империи партии радикальных модернизаторов – рабочей социал-демократической (автор первой редакции программы – Петр Струве), 100 лет началу Красного террора и истерического культа раненого Ленина ("воскресающего бога-императора"), 90 лет – Шахтинскому делу (начало Сталинского "антиинтеллигентского" террора) и 82 года - Первосу Московскому процессу (расстрел Зиновьева и Каменева), с которого началась сталинская резня "ленинской гвардии" - все это вехи, логически следующие одна из другой.
О различии между "красным" и сталинским террором кратко, но очень точно сказано в микроэссе известного историка революционного движения и правозащитника Александра Валерьевича Скобова.
Но я хочу развернуть рассуждения о различие между Сталиным и Лениным в другую плоскость. По моему убеждению, Сталин действительно был до определенного предела, а именно до начала антиноменклатурного террора, "Лениным сегодня". Точно также, как и Путин до дела ЮКОСа, ареста Алексея Пичугина и Платона Лебедева (как раз – 15 лет исполнилось) - был "Ельциным сегодня".
Точно также, как финансовые, политические и юридические реформы Грефа, Козака, Кудрина и Улюкаева были доведением до успешного завершения того, что не успел или не смог сделать Ельцин, так и сталинская политика 1928-36 была победоносным завершением тоталитарного контрнаступления, начатого после вынужденного компромисса с реальностью группы Ленина-Бухарина зимой 1921 года.
Говоря о катастрофических последствиях непродуманных реформ (как повод – призывы к национализации "несправедливо приватизированного"), я периодически приводил в пример коллапс НЭПа.
Та эсеровская аграрная программа социализации земли (земля – тем, кто ее обрабатывает, и помощь и защита государства беднейшим домохозяйствам), которая часто давала такие прекрасные результаты при ликвидации феодализма, российское (не общесоветское) народное хозяйство поставила во второй половине 20-х годов на грань краха.
Дело в том, что все аграрные реформы до этого и после этого проводились в достаточно модернизированном и рыночном обществе (даже при "реальном социализме" как было при ликвидации колхозов в Польше и Венгрии в 1956 году).
Крестьянским домохозяйствам были остро нужны деньги, и они из всех сил наращивали товарное производство зерна, молока, масла, мяса, овощей, фруктов, шерсти, хлопка, льна.
А российский крестьянин, удвоивший свой надел в результате "черного передела" осени 1917 года и приученный многолетним военным бытом к максимальному упрощению образа жизни, стал снижать производство до уровня обеспечения довольно архаического уровня жизни.
Тем более, что победившие большевики обеспечили ему бесплатное лечение и бесплатное начальное образование для детей. Одежды – домотканые и выменянные на продукты у горожан в лихие годы… Каждая железка перековывалась на гвозди…
Произошла сверхмассовая архаизация жизни десятков миллионов, стихийно вернувшихся почти в "первобытный коммунизм".
Пытаясь заставить российских крестьян продавать зерно, ввели "ножницы цен" - высокие косвенные налоги на промизделия.
В результате, вместо обычной благодарности давшей землю революционной партии (в данном случае – большевикам), получили глухую злобу села на город, на коммунистов.
Дальше у коммунистов был выбор – уничтожить это село или дождаться, когда через механизмы местных Советов, оправившаяся от испуга Красного террора, эта деревня проторит дорогу к власти, возьмет ее в союзе со "старой интеллигенцией" и покончит с коммунистическим экспериментом.
Какой ответ был выбран – известно. Сперва "вредительскими" процессами парализовали страхом техническую интеллигенцию, а потом коллективизацией и Голодомором – уничтожили "старое село", создали огромные трудовые армии зэков-рабов (ЗК – первоначально – Заключенный Каналармеец).
Сейчас временно откатимся в 19 век.
Марксисты изначально были радикальными модернизаторами.
Любая архаика и традиционализм были их врагами и подлежали ликвидации.
Никакого умиления патриархальной буколикой, которую хотели спасать те, кого сейчас назвали бы левыми популистами.
И вот в начале 90-х годов 19 века монополизировавшие российское левое направление народовольцы, которые были сторонниками "особого" социалистического пути – без разрушения общины урбанизацией и индустриализацией, но ее мирного врастания в социализм, вдруг осознали, что какие-то буквально "новые левые" как раз мечтают о как можно более быстром крахе любезной их сердцу общины - и пролетаризации деревни.
Это как 85 лет спустя сторонники горбачевского "истинного социализма" вдруг поняли, что их успешной борьбой со сталинистами воспользовались поклонники "дикого капитализма".
Сеча между народовольцами и социал-демократами тогда по ярости не уступала полемике между сторонниками Явлинского и Гайдара в начале уже нашего столетия.
И ровно по той же причине.
Однако, надо отдать им должное – отмежевавшись, умели и объединяться: в 1904 и эсеры, и расколовшиеся большевики, и меньшевики, и отколовшийся Бунд (Союз), понявший, что даже на культурную автономию внутри партии они не могут рассчитывать, сплотились против самодержавия и поссорились (Ленин старательно поссорил) только через 13 лет. А Бунд – перед лицом людоедского антисемитизма противников большевиков – в 1918 влился в ВКП(б).
Социал-демократы (потом - большевики) не только были радикальными модернизаторами, они правильно предвидели, что архаизация, к которой приведёт эсэровская социализация земли – губительна.
Поэтому они предлагали национализацию, но без перерезки конфискованной земли, а создание в бывших поместьях того, что потом стало совхозами – поддерживаемыми государством и подчиненные местным властям (муниципализация) образцовыми оснащенными хозяйствами, которые добровольно втянут в себя единоличников.
Это сверхускоренно должно было повторить многовековой путь закрепощения западных крестьян, когда свободные общинники считали за благо стать вассалами владетельного сеньора, обеспечивающего и защиту, и поддержку в голодный год.
Таким путем социал-демократы рассчитывали преодолеть проблему отсутствия товарности крестьянских домохозяйств.
Итак, мы видим, что ленинцы рассчитывали отчасти повторить (завершить) то, что было сделано при крестьянской реформе марта 1861 года, когда крепостные были не освобождены, а, строго говоря, национализированы и "переданы в траст" общинам, получившим фискально-полицейские полномочия, но и некоторые демократические свободы.
Ленин, как известно, дважды был вынужден уступить ненавистному ему с младых ногтей "народничеству" (полемическую войну он вел с ними с 23 лет): 101 год назад, когда для получения солдатских (т.е. крестьянских) голосов в Советах, он взял эсеровскую программу за основу своего "Декрета о земле", и через три с половиной года, когда, столкнувшись с настоящей Крестьянской войной, пошел на НЭП, т.е. в социально-экономической сфере был вынужден реализовывать программы разгромленных им меньшевиков и правых эсеров.
И только Сталин смог вернуться к первоосновам ленинских представлений о цели аграрных преобразований и о необходимости взрывной технологической модернизации Российской империи.
"Американская деловитость – это та неукротимая сила, которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа <…> Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью – в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе" (И. Сталин, "Основы ленинизма", 1924).
* * *
Приложение.
О ДВУХ СОВЕТСКИХ (И НЕ ТОЛЬКО) ТЕРРОРАХ (К ЭССЕ А.В.СКОБОВА)
Представляя моим читателям блестящее микроэссе питерского историка и правозащитника Александра Валерьевича Скобова о "красном" (как раз 100 лет) и "сталинском" (90 лет с Шахтинского процесса) террорах, счел необходимым предпослать ему небольшое предисловие.
Красный террор не был инструментом "социальной инженерии", он был инструментом социальной хирургии (т.е. "удаления опухолей" и "вскрытия нарывов").
При этом каждая жертва красного террора знала, что она - либо не приемлет Совласти, либо ту ее фракцию, что сейчас взяла верх.
В этом его сходство с якобинским и гитлеровским внутригерманским террором, и отличие от сталинского "инженерного" террора, который не парализовывал социум, а перекраивал его.
Поэтому большинство жертв Сталина - до того момента как их коснулись репрессии (или их обрекли не голод и депортации) - к системе были лояльны.
С этой точки зрения сталинский террор близок по своим задачам к холокостам евреев, народов рома, генетически больных и геев, целенаправленному уничтожению польской интеллигенции, первого массива советских военнопленных.
! Орфография и стилистика автора сохранены
