(Эта статья, написанная Гарри Каспаровым 10 лет назад к 80-летию Михаила Горбачёва, не потеряла актуальность и сегодня — Редакция Каспаров.Ru)
Восьмидесятилетний юбилей Михаила Горбачева, естественно, вызвал очередную волну обсуждения перестроечной эпохи и роли последнего генсека в этом процессе. В комментариях хватало и позитива, и негатива — в зависимости от политических предпочтений. На мой взгляд, достаточно объективно освещают этот период в своих статьях Юрий Афанасьев, очевидец и прямой участник тех событий, Виктор Шендерович, просто заинтересованный очевидец, и Владимир Милов, политические воззрения которого как раз в ту эпоху формировались.
И Шендерович, и Милов по-разному говорят о двойственной природе горбачевских реформ, критикуют его за половинчатость мер и нерешительность действий, но тем не менее фактически видят в нем царя-освободителя. Афанасьев гораздо более критичен. Он все-таки непосредственно сталкивался с Горбачевым и его окружением во время Съезда народных депутатов СССР и имел возможность глубже разобраться в реальных намерениях Михаила Сергеевича.
Апологет коммунистических идей Сергей Черняховский уже самим названием "Герострат" определяет отношение к "герою" своего очерка. Однако, несмотря на очевидные идеологические пристрастия, Черняховский дает очень точную психологическую характеристику Горбачева-руководителя, разбирая ключевые решения, принятые им на этом посту.
Большая часть того, что я хотел сказать, в вышеупомянутых статьях уже содержится, и мне остается сделать лишь некоторые исторические обобщения.
Горбачев, без сомнения, был партийным бюрократом до мозга костей, и кабинетная интрига всегда была его главным оружием. Поэтому он стремительно двигался вверх по карьерной лестнице, заполучив важнейшего покровителя в лице Андропова, и неудивительно, что в решающий момент выбора нового генсека его поддержал такой партийный консерватор, как Громыко.
Действия Горбачева после избрания генеральным секретарем ЦК КПСС вполне вписывались в алгоритм, применяемый руководством страны на переломе эпох.
В 1953 году, после смерти Сталина, Лаврентий Берия, прекрасно представлявший реальную ситуацию в СССР, предложил пакет реформ, значительно превосходящий робкие предложения Горбачева в первые два года его правления. Но партийная верхушка в тот момент явно была не готова расставаться со сталинским наследием и буквально за считаные месяцы отправила в расход, казалось бы, всемогущего министра госбезопасности.
После смещения Хрущева реформаторские идеи, но уже чисто экономического свойства, начал реализовывать Косыгин. Однако даже эти скромные попытки придать новый импульс советской экономике утонули в море дешевой нефти, которая была найдена в 1965 году в Западной Сибири.
Поэтому весьма наивными кажутся попытки представить Горбачева в виде этакого былинного героя, в одиночку разрушающего сонную "империю зла".
На самом деле в середине 80-х советская номенклатура в принципе была готова поддержать реформы, инстинктивно чувствуя невиданные доселе перспективы при возможном дележе бесхозной "общенародной собственности".
Первая речь Горбачева на пленуме ЦК КПСС в апреле 1985 года содержала набор типовых советских рецептов, связанных с улучшением ситуации в стратегических областях. Руководству страны к тому моменту стало очевидно, что гонка вооружений становится неподъемной для советской экономики, и поэтому новый генсек поставил задачу модернизации тяжелого машиностроения. Впрочем, тогда слово "модернизация" еще не вошло в политический лексикон, к тому же имело запашок безродного космополитизма, поэтому был использован более примитивный термин "ускорение".
Исторический звонок Андрею Дмитриевичу Сахарову в Горький состоится только через полтора года. Именно с этого момента начинается перестройка, идеологическим вдохновителем которой был совсем не Горбачев, а Александр Яковлев.
Горбачеву движение в сторону политической либерализации представлялось самым надежным способом укрепить свое положение внутри партийного руководства.
Это и есть традиционная манера горбачевского управления — стоять над схваткой, маневрируя между двумя конкурирующими лагерями.
Судя по всему, эта модель была задействована и в августе 1991 года. К сожалению, даже по прошествии 20 лет мы так и не разобрались до конца в короткой и бесславной истории ГКЧП — был ли Горбачев жертвой неблагодарных соратников или, что более вероятно, самоустранившись, дал им возможность реализовать силовой сценарий. Да и невозможно себе представить, что травля Сахарова на Съезде народных депутатов могла начаться без горбачевской отмашки.
Историческая обреченность Горбачева в противостоянии с Ельциным объясняется полным непониманием значения роли народа в политической борьбе. Для партийного бюрократа народ был и остается статистом, призванным играть те роли, которые пишет ему руководство. Ельцин, сумевший, в отличие от Горбачева, подняться над узкопартийными предрассудками, в этом противостоянии стал непобедимым.
Сегодня странно слышать либеральные причитания о якобы подаренной Горбачевым свободе, которую мы, дескать, не заслужили. В конце 80-х страна переживала небывалый общественно-политический подъем и сотни тысяч людей выходили на улицы и площади Москвы, Ленинграда и других советских городов, чтобы заявить о своем праве жить в свободной стране. И в какой-то момент стало ясно, что ни срочно созданный ОМОН, ни даже регулярные воинские части не в состоянии сломить волю народной стихии.
Правление Горбачева — это годы постоянной борьбы за укрепление собственной власти, которая ускользнула от него задолго до 25 декабря 1991 года.
Возвращение из Фороса подвело черту под реальным участием Горбачева в политической жизни. Страна поменялась, стала другой, а он все продолжал говорить об обновленном Союзе и реформе КПСС.
Мог ли Горбачев с самого начала своего правления вести себя по-другому и выбрать спокойную жизнь стареющего генсека? Теоретически да. Но логика политического процесса толкала его в сторону либерализации, которую он рассматривал только как эффективное оружие против консервативной партийной верхушки.
Горбачев никогда не был сторонником открытого демократического процесса. Концептуально "управляемая демократия" полностью соответствует горбачевским представлениям о "социализме с человеческим лицом".
Поэтому до самого последнего времени он безоговорочно поддерживал путинские шаги по выстраиванию вертикали власти.
В принципе, роль Горбачева сродни роли Людовика XVI. Тот тоже проводил реформы, созывал парламент, но все время опаздывал. Та эпоха была куда более жестокой, и король, объявленный главным врагом новой Франции, кончил свои дни на эшафоте.
Горбачеву повезло больше. Мир по-прежнему ему рукоплещет, считая человеком, завершившим холодную войну и отказавшимся от применения силы, когда советская империя начала рушиться. Однако многие почему-то забывают о том, что
минные поля, выложенные национальной чересполосицей на политической карте СССР еще Сталиным, начали взрываться именно при Горбачеве.
Это и резня турков-месхетинцев в Узбекистане, и армянские погромы в Сумгаите и Баку, и начало карабахского противостояния, переросшего в полномасштабную армяно-азербайджанскую войну, и "парад саперных лопаток" в Тбилиси, и кровавые события в Риге и Вильнюсе. Причем в стране в тот момент продолжала исправно функционировать жестко иерархическая система принятия решений, исключавшая такой объем самодеятельности на республиканском уровне.
Горбачев привык принимать многочисленные почести, разъезжая по миру в качестве живого символа "успешных демократических реформ". Такой уникальный статус дает ему полный иммунитет и, казалось бы, развязывает руки для отстаивания демократических ценностей у себя дома. Но, комментируя события в России, Горбачев старается соблюдать осторожность в обсуждении тем, которые по-настоящему могут задеть Путина и его окружение. Так, в ответе на вопрос о деле Ходорковского проявляется весь Горбачев с его традиционной двусмысленностью и желанием сделать реверансы в обе стороны: "Если он не убивал людей, то я бы пересмотрел это дело".
